ЗИНАТ АМАН, 1982
Она скромно сидит в уголке и слушает, как друг говорит о ней. Молчаливо-внимательная. Ненавязчивая. Словно речь идет не о ней, а о ком-то другом. Друг анализирует Зинат Аман, Зинат смотрит и слушает, впитывает. «Со мной никогда еще такого не было, - мягко говорит она. – Это нечто новое, хотя с некоторыми вещами я не согласна». Когда она не согласна с тем, что говорится, взгляд становится отстраненным. Я возвращаю ее в настоящее, заставляя говорить о прошлом. Она выглядит напряженной и неожиданно сконфуженной. «Я не помню, что было в прошлый вторник, откуда мне вспомнить, что было со мной 10 лет назад?» Она не пытается быть милашкой. Мы долгими часами просто сидим, не зная, с чего начать. И врываемся в ее воспоминания, чтобы облегчить тишину.
Она застенчива. Может, даже в большей степени, чем сама подозревает. Люди в это не верят, но это так. И все же бывают редкие вспышки, всплески эмоций. В смысле эмоций Зинат – инвалид: она быстро от них устает... ее истощает попытка их продемонстрировать.
Мужчины, которые в нее влюбились, говорят, что она живет настоящим. Напряженная. Завершенная. Искренняя. И все же сегодня Зинат Аман полна самообладания. Это потому, что ее слишком часто называли изливающейся. Она стесняется сделать первый шаг, потому что слишком часто ее называли обманщицей. Она неохотно идет на контакт. Членораздельна, но закрыта, потому что слишком часто ей в спину бросали камень.
«Мне нечего умного и глубокого сказать. Жизнь не была со мной слишком грубой или слишком недоброй, - говорит она, а глаза смеются. – Может, если начать писать дневник, получатся марафонские пассажи... порой болезненные... или дикие стихи, но я слишком пуглива, чтобы опубликовать хоть что-то из того, что написала. Я не уверена в себе».
Мы у нее дома, на Нэпиан Си-роуд. Чердак дома, сказано мне, переполнен поделками и творениями маленькой Зинат. Дранный мешок, усеянный пылью, — начало творчества. Потом был дикий, конкурентный мир кино – настоящее. Ее упрямые, но лелеемые воспоминания заполняют собой промежутки...
Езда на пони и странный, моментальный плач.
Зинат – ей пять – живет в Черчгейт, напротив Oval Maidan, с няней и мамой. Она понимает, что между родителями сложились сказочно нестабильные отношения, потому что отец с ними не живет, и она гадает, так ли это в других семьях. Дни полны солнечного света и посиделок на балконе третьего этажа. По вечерам – красивое новое платье и прогулка на пони. Каждый день она читает в глазах матери мысль: «Ты особенный ребенок... любимое дитя... особый человек».
...Я искренне верю, что я особый ребенок и однажды вырасту в особую личность — что бы это ни значило. Я не красотка. Я толстая. И первый человек, который сообщил мне об этом, - моя няня. Каждый день, завязывая пояс на моем платье, она слегка стукает меня в живот и говорит: «Жир!» Со мной безбожно нянькаются. Я получаю все, о чем прошу и даже о чем не прошу. Так уж получается, что я редко плачу... Я совершенно не капризный ребенок. Но очень разговорчива. Мои руки взлетают и опускаются – мне нужно сообщить маме сотню вещей. Мы все делаем вместе. Вот почему сегодня, когда мамы дома нет, дом выглядит опустошенным... пустым.
...Поздний вечер. Она уехала из города. Мы с няней только что вернулись с прогулки на пони. Я сижу на стуле, болтаю ногами, еще не разулась. Няня замечает, что мне нехорошо... Как? Когда? Почему?... Я не могу понять, но у меня вырывается странный, внезапный плач. Во мне происходит что-то странное, чуждое. Наверное, мне просто хочется к маме... или к кому-то еще... к другому человеку... к кому угодно – только не к няне. Я лениво встаю со стула, иду к столу и сажусь писать письмо отцу. Что пишу – не помню, но помню, как бросаю в почтовый ящик. На следующий день, когда звонят в дверь, я вскакиваю с постели и бегу открывать. Это какое-то чудо, но меня пришел навестить папа. Его приход – чистая случайность. Вряд ли он успел так быстро получить мое письмо. У меня не было ни его адреса, ни марок. Но я в экстазе. Я твердо верила – и продолжаю верить до сих пор, что он пришел, потому что я его об этом попросила в письме. С тех пор я верю, что если чего-то очень сильно пожелать, я это получу.
...К маме пришли. Няня говорит мне, что я должна поприветствовать тетю и рано лечь спать, потому что я плохо себя чувствую. Я вхожу в приотворенную дверь и говорю: «Добрый вечер». Тетя подхватывает меня и с любовью целует. «Какой прелестный ребенок», - говорит она матери. Женщины смеются и разговаривают одновременно, как это делают только взрослые. Остановившись за дверью, я слышу, как они обсуждают меня. «Бабуша действительно прелестна», - с гордостью говорит и рассказывает подруге, что произошло вчера... А вчера к нам приходил «Шоколадный дядя». Я называю его «Шоколадный дядя», потому что он всегда приносит мне сладости. Я играю на полу, рядом стоит коробка. Завтра в школе я буду есть конфеты. Девчонки мне завидуют, потому что я приношу большие пакеты с конфетами. Мама, которую ужасно смущают мои обжорские замашки, мучительно краснеет и говорит: «Бабуша, ты не хочешь предложить дяде конфеты?» Ее предложение мне не нравится. Я не люблю ни с кем делиться своими конфетами. К тому же, есть особая прелесть в том, как ты открываешь запечатанную коробку. И я хочу сделать это в школе, в присутствии одноклассников. Я хмуро тереблю коробку, стараясь по возможности отсрочить процесс. «Ничего, дитя мое. Я не хочу. Прибереги их для особого дня», - говорит дядя. Я испытываю облегчение, но когда исподтишка оглядываюсь на маму, то вижу, что она недовольна. Поэтому я подхожу к дядиному стулу, открываю коробку и говорю: «Что может быть более особым случаем, чем ваш приход?» Мама до сих пор припоминает мне этот случай. Она говорит: «Ты была такая маленькая, едва удерживала эту коробку в своих ручонках. Откуда в тебе взялось столько шарма? И столько дипломатии?»
Я безумно ревновала свою мать
В школьные годы летние каникулы и мама были неразделимы в жизни Зинат. В доме очень часто начинает звучать имя мисс Хайнс... Это еще и ее первый негативный опыт. Умирает мистер Аман, ее отец. Она совершенно опустошена.
...Во мне есть беспредельная энергия. По утрам я играю в баскетбол, пока не взмокну от пота и щеки не засияют румянцем. Потом спешу в ванную, где расплескиваю воду по всем стенам. На обеденном перерыве быстро проглатываю пищу, потому что хочу успеть еще поиграть в бадминтон. После уроков, пока прочие девчонки бросают свои сумки на кровать и мечтают об учителе французского, а может, об очередном ночном пире, я воюю со своей опекуншей, чтобы позволила мне пойти покататься верхом. Во мне нет мира. Я всегда стремлюсь сделать... сделать... сделать что-нибудь.
...По вечерам я подолгу прогуливаюсь по кампусу. Место зеленое, красивое, уютное. Я прохожу целые мили, просто мечтая. Иногда разговариваю сама с собой... и думаю на самые разные темы. Монахини видят мою живость и все гадают, как бы подчинить ее контролю. В конце концов решают, что энергию нужно направить в нужное русло, чтобы на мне была большая ответственность. Я становлюсь главой девчонок. Лидером группы экскурсоводов, капитаном баскетбольной команды. Я участвую во внеурочных спортивных мероприятиях.
...В конце года, когда выставляются годовые оценки, я в шоке. По школьной традиции фамилии учеников, давших три лучших результата в классе, объявляются в зале заседаний. В отличие от всех прошлых лет, я не стою на первом месте... как, впрочем, и на втором... и даже на третьем... Я только восьмая! Мне стыдно за себя. Просто конец света. Ночью я молю Бога, чтоб он позволил мне умереть. Я не хочу жить, потому что больше никогда не смогу смотреть маме в глаза. Внезапно «особенный человек» чувствует, что о нем забыли. Я выбираюсь из-под покрывала. Со слезами на щеках пишу маме открытку, в которой сообщаю, что не приеду домой на каникулы. Она отвечает – пишет, что я не должна переживать по таким пустякам, просто в следующий раз постараться. И добавляет, что, несмотря на оценки, я все такая же особенная и должна приехать домой. Успокоенная и умиротворенная, я пакую чемоданы.
...Я знакомлюсь со своим будущим отчимом. Он очень высокий. Приходится задирать голову, чтобы посмотреть на него. Он не похож ни на кого из мужчин, что я знаю. У него курчавые волосы. И глаза совсем другого цвета... цвета лесного ореха. Мама говорит мне, что это потому, что он иностранец. Немец. Что еще мне сказали и что я хорошо запомнила – так это что он тоже Скорпион, то есть у нас есть нечто общее. Да, есть. Оба мы постоянно требуем маминого внимания, а мама, как истинные Весы, старается никого не обойти. Я безумно ревную свою маму. И не желаю ее ни с кем делить. Я вообще-то очень воспитанная, но тут постоянно закатываю истерики... я агрессивна, постоянно выпендриваюсь и громко ору. Когда это становится слишком утомительно, мама просит няню забрать меня на прогулку.
...6.30: Мы собираемся в кучу. Заведующая объявляет, что я должна перед завтраком зайти к ней в кабинет. Мое сердце перестает биться. Мой немедленный страх: «Что я натворила?» Стоящие со мной в очереди приятельницы подталкивают меня и бросают вопросительные взгляды. Их недоуменно вскинутые брови добавляют мне смущения. В голове прокручиваю дни. Может, мои баскетбольные шорты слишком узкие?... Или я не укрылась прошлой ночью...? Может, забыла смыть за собой в туалете...? или не помыла кисточку? Я все еще гадаю, в чем дело: в неглаженной форме, волосах или обуви – когда вхожу в кабинет директрисы. Она, к моему удивлению, со мной очень нежна. Пожимает мне руку и мягко говорит: «Твой отец плохо себя почувствовал. Ты едешь домой. Но ты не должна переживать или плакать. Иисус с тобой. Если тебе страшно – помолись». Я выхожу из кабинета опустошенной... никаких эмоций. Понимаю, что не сделала ничего плохого. На пути домой, хоть мне и не страшно, все равно молюсь.
...В Пуне меня встречает мама. Она обнимает меня и говорит: «Все будет хорошо». Мы приезжаем домой. Мне предлагают принять ванну, но одеться не дают. Мама вручает мне свое сари, наматывает прямо на школьную блузку. И вот так, смущенную и испытывающую неудобство, меня приводят в огромный, как палаты, дом. На улице в ряд припаркованы машины. Внутри люди, целая толпа. Все в белом... они плачут, некоторые в голос воют, некоторые таращатся в пустоту. Папа умер. Мне не дают его увидеть. Со всеми формальностями покончили, не дожидаясь меня... Мне не остается ничего другого, как стоять и смотреть, как все они плачут, терзаясь в сари.
...Мне 12 лет. Родители развелись, когда мне исполнился год. Я редко виделась с отцом. У меня нет его фотографий. Когда я о них спрашивала, мне сказали, что они все потерялись. Наверное, их просто спрятали от меня. Через несколько дней я возвращаюсь в школу. Воспоминание о комнате, переполненной людьми в белом, стоит у меня перед глазами. Всю ночь мне снится мой отец... Он стоит в школьном коридоре... ждет меня... я бегу к нему... раскинув руки... он подхватывает меня на руки... и подбрасывает в воздух. Этот сон снится мне каждую ночь, пока я не понимаю, что это повторяющийся сон. Я не жалею себя и не желаю, чтобы кто-то считал, что я выросла в неуверенности. Это не так. Я была окружена любовью. Вот почему сегодня я и сама способна любить самозабвенно.
...Когда я становлюсь старше, начинаю воспринимать отца как лишение... как что-то, чего мне не хватало. А я терпеть не могу без чего-то обходиться. Несколько лет спустя, став старше, я столкнулась с человеком, который близко знал моего отца. Он рассказал мне о нем. О его работе, о том, каким талантливым человеком он был. Я молча смотрю на него. Я не знаю, что сказать. Отец умер прежде, чем я смогла его для себя открыть.
Он был высоким, он рассказал мне «Упанишады».
Взросление сопровождалось болью и могло бы урезать ее личность, но, как ни странно, в то время она построила потрясающие отношения со своим отчимом, который оказал на нее огромное влияние и открыл ей первое окошко в мир культуры.
...Сегодня, когда мне говорят, что я зациклилась на теле, а пресса объявляет меня величайшим секс-символом, я вспоминаю те травматичные времена, когда я была в шоке и ужасе от перемен в моем теле. Я не выхожу из дома, не укутавшись в теплую одежду. В школе все нормально. В Панчгани, по крайней мере, холодно. Но я продолжаю носить кардиганы, даже когда приезжаю домой на каникулы. Летом, когда в Бомбее обжигающе жарко, я ношу свитер, а сверху еще и пуловер. Мама пытается со мной поговорить, но я не слушаю ее, не приветствую советы. По вполне понятной причине она оставляет меня в покое. Все становится совсем плохо, когда на приеме хозяйка прикасается к моему лбу и спрашивает: «Ты замерзла, дитя мое? У тебя жар?» Я тут же начинаю сопеть, тереть нос и делать вид, что умираю от пневмонии. Пытаюсь спрятаться в уголке, где никто меня не видит и не спрашивает, зачем я одела свитер.
...Я подросток, более сдержанная и спокойная по сравнению с детством. Без усилий и без притворства мы с отчимом поладили, зарождаются удивительно теплые отношения. Настолько, что впервые мама оказывается на заднем плане. Он инженер, знает все о механизмах и машинах. Он весь усеян пробами и производит чудо. Он первый посторонний взрослый, оказавший на меня влияние, и я подражаю ему. Если он читает, я тоже опускаю глаза в книгу. Наши серванты и полки переполнены книгами. Он знакомит меня с миром книг... со всеми книгами... учит, как впитывать то, что я читаю. Он пишет книгу по философии Востока и Запада. Удивительно, как много он знает о культуре.
...Он знакомит меня с религией, пересказывает «Упанишады» и «Веды». С другой стороны, он знакомит меня с религиозными текстами Запада. Он учит меня играть в шахматы... рассказывает интересные истории — о войне и раненых солдатах. Я часами слушаю его, подперев подбородок кулаками... он быстро говорит. Сегодня, когда я смотрю на его седые волосы и теплое лицо, я думаю, что он очень, очень красив. Тогда я этого не понимала, но он, должно быть, в молодости был исключительно красивым мужчиной. И, поняв это, я внезапно подумала, что все началось с отчима, - я знала самых красивых мужчин в своей жизни.
...Как лучшая студентка школы я получаю возможность год учиться в Америке. Мать обзвонила своих друзей и договорилась о том, чтобы я остановилась у них. Это американская семья с двумя детьми: 15 и 17 лет. И вот я теперь. Дома я в идеальной индийской атмосфере, но в университете это совершенно новый опыт! страна как раз переживает культурную революцию, у власти – хиппи. Кампус полон сторонников свободной любви, кричащих о свободе студентов. Все они занимаются тем, что им нравится, говорят то, что чувствуют, а потом просто уходят. Одежда ярких цветов, длинные волосы, какие-то ленты и руки за головой, непривычная обувь. Некоторые ходят босиком, с кинжалами на поясе. Средний студенческий возраст – 17 лет, максимум 21. Классные, недопустимые парни гуляют с гитарами, подвешенными на шею.
...В классе есть девушка по имени Линси Лучшая. Она первая хиппи, с которой я подружилась, - Линси просто офигительная! За тот год, что я провела вдали от дома, Линси оказала на меня огромное влияние. Я смотрю на нее с благоговением и почитанием. Она лишь на год старше меня, но совершенно другая. Под глазами она наводит тени, у нее курчавые темные волосы, нелепые наряды (позднее я взяла их за основу для роли в Hare Rama Hare Krishna). И на контрасте с ней я – с волосами до талии и в сари. Все иностранные студенты одеваются в свои национальные одежды. Мы с Линси всегда вместе... Один раз даже приняли участие в дебатах. Я подготовила речь, полностью уверена в себе, но когда выхожу на сцену, что-то происходит... В зале – толпы парней, жующих жвачку или лениво пялящихся на меня. И вдруг мне становится страшно. Я училась в школе для девочек. Мне некомфортно говорить перед множеством парней. Я просто немею. Краснею, а затем все же начинаю речь, но с запинками. После дебатов стоит шум и гам. Не привыкшие к застенчивым и наивным девчонкам, парни надменничают. Они смотрят на меня, как на готовое представление. За кулисами меня заваливают незаслуженными комплиментами. Кто-то спрашивает мой номер телефона, кто-то – домашний адрес. Я в ужасе. Но это только начало.
...Месяцы бегут, и я начинаю привыкать к атмосфере. Год пролетел, как один месяц. Когда я возвращаюсь домой, я совсем другой человек — наполовину калифорнийская хиппи, наполовину Линси Лучшая, а от Зинат Аман осталась одна тень. Когда приземляюсь в аэропорту, я в небрежном наряде типа кафтана, на размер больше, чем мне бы надо. И в больших, тяжелых черных ботинках Линси. И в ярко-желтых солнечных очках типа гоу-гоу. И в крупных бусах, навешанных в несколько слоев, со звенящими колокольчиками на запястье, шестью кольцами на пальцах и с толстой обводкой под глазами, совсем как у Линси. Говорю с сильным американским акцентом – настолько сильным, что хоть режь хлебным ножом. В одной руке кинжал (по сей день не знаю зачем), в другой – шесть табачных трубок (приятель швед всучил мне их перед полетом). Я жду свою сумку, багаж и вижу, как мимо проходит мама, не узнавшая меня. Я машу рукой: «Эй, мам!» Она смотрит на меня и бледнеет.
Жертва, которую я навсегда запомню
Культурный шок в Америке, языковой барьер в колледже – Зинат обещает себе быть замечательно хитрой и уверенной в себе. Новые моря ждут своего покорения...
...Я поступаю в Колледж Софии, но через два месяца бросаю. У меня нет ничего общего с девчонками, которые там учатся. У меня ощущение дезориентации. Они стоят в коридоре и обсуждают соседских парней... эти детские смешки, шепот. Я слишком быстро выросла. И я прихожу в модельный бизнес. Вокруг меня люди основательно старше, но, что странно, мне от этого комфортней. Их стиль жизни не мешает моим взглядам, сложившимся в Америке и развившимся в англизированной атмосфере дома. Мне нравится моя работа. Мне нравится зарабатывать. Я впервые стала финансово независимой и продуваю все, до последнего пайса.
...Мне предлагают Hulchal и Hungama. Над Hulchal я работаю пять дней, над Hungama – еще несколько. Но все это время я чувствую себя ничтожеством. Не то чтобы съемочная группа ко мне плохо относится. Со мной обращаются уважительно, но есть какое-то колебание, сомнение... Я пытаюсь разобраться сама с собой. Но не могу. Может, это депрессия, которая наваливается, когда решение уже принято... Может, мне кажется, что я заслужила большего. Я не понимаю, чего хочу. Но каждое утро, когда я уезжаю на съемки, у меня болит сердце... во время работы, перед каждым дублем, я тысячу раз умираю, а вечером, возвращаясь с работы, плачу... Hare Rama Hare Krishna еще не вышел, но о нем уже все говорят.
...Мы с мамой дома пакуем чемоданы. Решили искать лучшей доли в Германии. Половину багажа отправили морем, другая половина ждет своей очереди. Господин Дэв, услышав о нашем решении. Приходит в ужас. «Не спешите... подождите до выхода фильма на экраны. Если он будет иметь успех, ты станешь звездой». До релиза фильма еще несколько месяцев. Мы решаем подождать. И фильм имеет бешеный успех. Как мне и предсказывали, я становлюсь звездой!
...Выстраивается длинная очередь из продюсеров, нескончаемо звонит телефон. Мы с мамой растеряны и не знаем, что делать. Никого не предупредив, мы отложили поездку и вот теперь не знаем, что делать. Тем временем мой отец не знает, что происходит. Он постоянно звонит нам и спрашивает, почему мы задерживаемся. «Почему вы еще не улетели?» - спрашивает он. Полный хаос. Наконец я принимаю решение. Я хочу, чтобы кинематограф стал моей карьерой. Мама совершенно не рада идее оставить меня совершенно одну в киношных кругах. Она решает остаться со мной. Она понимает, что сейчас куда больше, чем когда-либо, нужна мне. С ее стороны это жертва. И я признаю это даже сегодня.
И вот наконец...
Сомнения по поводу новой карьеры позади. В каждых отношениях есть своя боль, но она и обогащает. Дает силы.
...В эти дни я часто думаю о смерти... И начинаю очень мудро рассуждать о морали. Несколько месяцев назад мне написала подруга из Лос-Анжелеса – у нее умерли родители. Это была авиакатастрофа. Я огорчена этой трагедией и ее болью. Через неделю я получаю телеграмму, в которой сказано, что моя подруга убита — в ее дом забрался грабитель, выгреб все деньги, а, уходя, ударил ее ножом. Я в полном шоке... Жизнь кажется такой жестокой. Меланхолия человеческой жизни охватывает меня. я пытаюсь понять, что вообще такое – жизнь... и стоит ли жить...?
...Мы так часто проходим через периоды, когда перестаем задаваться вопросом даже о самых близких отношениях. Вся вложенная вера кажется нам тщетной и бессмысленной. Счастье всегда сопровождается большой болью. Я прошла через самый сильный упадок сил в своей жизни... я знаю его глубину. Был момент, когда сама мысль о предсказуемости доводила меня до истерики... Когда я с воем вскакивала из постели, не в состоянии уснуть... не в состоянии удержать рыдания в горле... Пусть это прозвучит мрачно, преувеличенно, но тот страх не был фальшивым... потому что я продолжаю плакать до самого утра. Но мне никогда не приходило в голову покончить с жизнью. Благодарение Богу. Я оставалась со своей печалью и медленно возвращалась в нормальное состояние. Это странно, но из самой глубокой депрессии меня всегда могло вытащить самое обычное событие. Купила новое платье, послушала музыку – и мне уже лучше. Вчера, возвращаясь домой, я из окна смотрела на закат, и это было так красиво, что я пришла в восторг от этой эстетической красоты.
...В прошлом я всегда жила настоящим. Но сегодня я понимаю, что это неправильно. Потому что не важно, как ты сегодня судишь себя, ведь завтра обязательно наступит... Кто-то сегодня ведет себя необузданно, но этим он портит свое «завтра». В прошлом году я не чувствовала того, что чувствую сегодня, и точно знаю, что в следующем году будет по-другому. Если вы знакомы с человеком старше вас и он заговорит с вами о том, что чувствует... запомните его слова... пролетит время, вы достигнете его возраста – и будете чувствовать то же самое... Круг начинается. Я думаю, в возрасте что-то есть. Каждый год, каждый возраст имеет свой сезон. Каждое десятилетие имеет свои отличия. Оно приносит определенную мудрость, определенный мир в душе, но в то же время и определенный страх. Вот почему я боюсь смерти... Мое «сегодня» переполнено. Я не хочу умирать. И не хочу, чтобы умирали дорогие моему сердцу люди. Но несколько лет назад я сама едва не умерла.
...Недавно, возвращаясь из Катманду, я летела самолетом, и это был беспокойный полет: все скрывали толстые тучи. Из окна ничего не было видно. Эти темные облака – и мы в них. Вокруг сплошные воздушные ямы. Такое ощущение, будто пилот потерял управление машиной, потому что вокруг стоит громкое урчание, и оно делается все громче с каждой встряской. У меня в желудке странное ощущение... я парализована... И почему-то уверена, что это КОНЕЦ... Книга на коленях больше не привлекает меня. Черные строчки сливаются, буквы порхают из одного конца в другой. В отчаянии я начинаю пылко молиться... Не дай мне умереть... позволь благополучно приземлиться. Я оборачиваюсь и пытаюсь увидеть свою парикмахершу. Впереди меня сидит мой помощник Джагдиш... жует рогалик. Он впервые летит на самолете и совершенно не понимает, что происходит... Я завидую его безразличию... Это счастье. Внезапно меня охватывает чувство ответственности за прислугу... Семь минут прошли, как семь лет, в крайнем напряжении... По громкоговорителю объявляют: «Леди и джентльмены, мы только что избежали гибели, теперь мы вне опасности. Давайте возблагодарим Бога за чудесное избавление!»
...Приземлившись в аэропорту, я трясусь от страха. Глаза в отчаянии ищут какое-нибудь знакомое лицо... Никого... Никто не приехал встретить меня. Ни мама, ни даже Тукарам, мой шофер, - никто... Злая и обиженная, я ловлю такси и еду домой. Когда лифт доставляет меня к двери, я достигла точки кипения. Нетерпеливая, нервная, я без конца звоню в дверь... и продолжаю давить на кнопку, пока перепуганная Агнес, моя горничная, не открывает дверь. Я врываюсь в дом и громко зову маму... Ее нет... Она улетела в Дубай... Дом пуст... Ненавижу вот так возвращаться домой... Я всегда хотела возвращаться к кому-то. Я вхожу в комнату, бросаю на пол украшения... сажусь перед зеркалом и рыдаю.
Сон, что несколько лет преследовал Зинат, перестал повторяться. Сегодня ей снится большой красивый жеребец, на котором она едет. Из окна девятого этажа она глазеет на мир. Ее мысли витают далеко, где мгла и на землю падает тень от деревьев... Зинат сидит здесь одна, после утомительного дня, смотрит на закат и занимается поисками души. **
«Я чувствовала себя ящиком Пандоры, который открыли. Спешные воспоминания не покинули меня и сейчас. Читая свои старые воспоминания, я перенеслась в совершенно иную эру, в другой дом. я больше не живу в том доме. Мне напомнили о приятных днях в Шермане, старом доме на Нэпиан Си-роуд. Я вспомнила рутину, тот темп жизни и, что самое главное, свою мать. Она была сотавной частью моего существования, моей карьеры. Она всегда поддерживала меня в поворотные периоды. Сегодня ее уже нет. Я пытаюсь быть для своих детей тем, чем была для меня собственная мама».
Screen 03'2003
Перевод с английского: Jyoti